Неточные совпадения
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь
мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа
моя жаждет просвещения.
Городничий. Ах, боже
мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить о
деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Да я-то знаю — годится или
не годится; это
мое дело, мошенник такой!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать
моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Унтер-офицерша. По ошибке, отец
мой! Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция
не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два
дни сидеть
не могла.
Громко кликала я матушку.
Отзывались ветры буйные,
Откликались горы дальние,
А родная
не пришла!
День денна
моя печальница,
В ночь — ночная богомолица!
Никогда тебя, желанная,
Не увижу я теперь!
Ты ушла в бесповоротную,
Незнакомую дороженьку,
Куда ветер
не доносится,
Не дорыскивает зверь…
Случилось
дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде был один.
«Сижу я, — так рассказывал
Сынок
мой, — на пригорочке,
Откуда ни возьмись —
Волчица преогромная
И хвать овечку Марьину!
Пустился я за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю…
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы
не щенная:
У ней сосцы волочились,
Кровавым следом, матушка.
За нею я гнался!
Стародум. Надлежало образумиться.
Не умел я остеречься от первых движений раздраженного
моего любочестия. Горячность
не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к
делам, а
не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Г-жа Простакова. Ах,
мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их
дело. Это таки и наука-то
не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего
не знает Митрофанушка.
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка
мой ни
днем, ни ночью покою
не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда
не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.
Стародум. Оттого,
мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют.
Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову
не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце
мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Стародум. Это странное
дело! Человек ты, как вижу,
не без ума, а хочешь, чтоб я отдал
мою племянницу за кого —
не знаю.
Вот в чем
дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть.
Не угодно ль,
мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Кутейкин. Это его
дело.
Не мое.
Скотинин. Кого? За что? В
день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если у меня
не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Софья. Я получила сейчас радостное известие. Дядюшка, о котором столь долго мы ничего
не знали, которого я люблю и почитаю, как отца
моего, на сих
днях в Москву приехал. Вот письмо, которое я от него теперь получила.
— Я даже изобразить сего
не в состоянии, почтеннейшая
моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, — что бы я такое наделал и как были бы сии люди против нынешнего благополучнее, если б мне хотя по одному закону в
день издавать предоставлено было!
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще
не заключает, но прошу вас,
моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом
не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам
дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
Это
дело не мое личное, а тут вопрос об общем благе.
— Он всё
не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята
делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно
мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться
моим имением.
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты
не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем
мой столоначальник, хотя он лучше меня знает
дело, — это бесчестно?
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как ты, как же вы (до этого последнего
дня она говорила ему то «ты», то «вы»)? Вот
не ждала! А я разбираю
мои девичьи платья, кому какое…
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и
не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о
моем решении чрез адвоката, которому я поручу
дело развода. Сын же
мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о сыне.
— Ужаснее всего то, что ты — какая ты всегда, и теперь, когда ты такая святыня для меня, мы так счастливы, так особенно счастливы, и вдруг такая дрянь…
Не дрянь, зачем я его браню? Мне до него
дела нет. Но за что
мое, твое счастие?..
— Для тебя это
не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого
дела нет. Ты
не хочешь понять
моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я
не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может быть натуральна!
― У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына, и
дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто
не верит и который мешает счастью людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как
мое, как твое.
— Это ужасно! — сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! — сказал он. —
Дело еще
не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь
дело, повидайся с
моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое
дело), и которые никогда ни перед кем
не подличали, никогда ни в ком
не нуждались, как жили
мой отец,
мой дед.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе,
не так, как твой муж. Но еще раз merci,
мой друг, что подарила мне
день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и так далее — суть вопросы ее совести, до которой мне
не может быть
дела.
Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
— Да, вот вам кажется! А как она в самом
деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы
мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом
деле заберет в голову…
«И ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу
мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я
не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и
не имеют силы взглянуть им в лицо».
— Отчего же и
не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это
не может иметь последствий.] Жене
моей от этого
не хуже будет, а мне будет весело. Главное
дело — блюди святыню дома. В доме чтобы ничего
не было. А рук себе
не завязывай.
— Да
моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное
дело, что ни один человек,
не говорю уже христианин,
не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных
делах, в особенности в
деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
— Послушайте, Максим Максимыч! — сказал Печорин, приподнявшись. — Ведь вы добрый человек, — а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст.
Дело сделано,
не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя
мою шпагу…
— Ты, говорят, эти
дни ужасно волочился за
моей княжной? — сказал он довольно небрежно и
не глядя на меня.
Я пошел прямо к Вернеру, застал его дома и рассказал ему все — отношения
мои к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь
дело выходило из границ шутки: они, вероятно,
не ожидали такой развязки.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в
моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в эти
дела не должно вмешиваться. Прощайте.
Этим
не кончилось: целый
день она вертелась около
моей квартиры; пенье и прыганье
не прекращались ни на минуту.
Впрочем, я
не прошу вас
разделять мое мнение: если
моя выходка вам кажется смешна — пожалуйста, смейтесь: предупреждаю вас, что это меня
не огорчит нимало.
— Как это скучно! — воскликнул я невольно. В самом
деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть
мои надежды!.. — Да неужели, — продолжал я, — отец
не догадался, что она у вас в крепости?
—
Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и
не хотела назвать
дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам
не нужно сказывать
дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…»
Мой друг, Печорин! я тебя
не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
Казбич остановился в самом
деле и стал вслушиваться: верно, думал, что с ним заводят переговоры, — как
не так!..
Мой гренадер приложился… бац!.. мимо, — только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и она дала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему, пригрозил нагайкой — и был таков.
Глупец я или злодей,
не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь
моя становится пустее
день ото
дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Доктор согласился быть
моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять на том, чтобы
дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало
не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что
мой дерзкий лорнет рассердил ее
не на шутку. И как, в самом
деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Но, увы! комендант ничего
не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все — или сторожевые, или купеческие, которые еще даже
не начинали нагружаться. «Может быть,
дня через три, четыре придет почтовое судно, — сказал комендант, — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак
мой с испуганным лицом.
— Лучше всего вы это посмотрите. Впрочем, во всяком случае, — продолжал он весьма добродушно, — будьте всегда покойны и
не смущайтесь ничем, даже если бы и хуже что произошло. Никогда и ни в чем
не отчаивайтесь: нет
дела неисправимого. Смотрите на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы на меня казусы, спокойствие
мое непоколебимо.
— «Нет, говорит, они
не мертвые, это
мое, говорит,
дело знать, мертвые ли они или нет, они
не мертвые,
не мертвые, кричит,
не мертвые».
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я
не знаю, лучше ли
мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят> душ крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью
моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А главное
дело, что
дело по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…